Соленый лед - Страница 27

Поезд сбавил ход, мелькнули и пропали за окном двери огоньки стрелок, громыхнули колеса на стыках. И опять увлекающе загудел паровоз, наращивая свой бег в глухой северной ночи.

Минута тянулась за минутой, я не выдержал паузы, спросил:

– Где бригадир?

– Не знаю.

– Знаете.

– Докажите, – сказала она лениво и нахально. Она также принимала меня за определенного сотрудника.

И она, кажется, уже имела опыт разговора с ними. Имеющие такой опыт не торопятся отвечать. И еще было в ней что-то такое, что тревожило меня.

«Чего я-то ввязался? – думал я. – На кой черт это нужно? Воюю пока что с двадцатилетней девчонкой…»

Бывают такие странные девицы, они годами поступают в жизни совершенно импульсивно и, когда вдруг грянет гром, с огромным изумлением оглядываются вокруг. Где они? Куда занесла их судьба? И как теперь отсюда выйти? И ужас залезает им в души, ибо ранее инстинкт до такой степени превосходил в них разум, что и жили-то они, как бы совершенно не осознавая окружающего. И вдруг проснулись в кровати старика и к вечеру, проглотив пакетик люминала, спят уже в больнице, а к следующему утру лежат в морге. Такие обычно плохо учатся, и подруг у них мало, и они до смерти любят сладкое, рано физически зреют и производят впечатление очень спокойных, устойчивых в психическом смысле девушек. Они могут совершить геройский подвиг – спасти из пожара ребенка, например. И не заметить этого подвига. Удивленно глядеть на тех, кто хвалит за него. И вдруг понять совершенное ими же недавно в огне, заново пережить страх и заболеть от него. Я стал думать, что эта девушка такая, что ее обманул бригадир, посулил интересное путешествие, развлечение, посадил на ступеньку вагона, и она поехала, даже не позвонив в свое общежитие по телефону…

Вернулась наконец Аня с милиционером – добродушным, огромным украинцем. И все мы прошли в служебное купе. Было четыре часа двадцать минут ночи по местному времени.

Девушку усадили к окну, и милиционер задал ей несколько вопросов: из какого она вагона, давно ли ездит с бригадой, откуда сама?

Она молчала и глядела в потолок.

Милиционер совсем не сердился. Он-то знал, что все на свете суета и все, что надо, девушка рано или поздно скажет.

Тут ворвалась в купе старая, страшная неврастеничка проводница. Она кошкой метнулась к девушке и успела вцепиться той в волосы. Мы с милиционером ухватили проводницу за руки, но разжали их не сразу.

По изможденному лицу проводницы текли слезы злобы. Она вырывалась, кусалась и причитала. Именно ее бригадир выдал за свою ночную спутницу, и ей грозил срам и позор по прибытии в Москву. Я не мог не подумать о том, что исчезнувший бригадир не лишен юмора. Он мог легко доказать невозможность своего грехопадения с проводницей, фамилию которой он вписал в акт, – она была невинна уже много лет, и это не вызывало сомнений. Тяжелая одинокая жизнь перепахала ее лицо, и тело, и душу. Типичный представитель коммунальной квартиры, из-за которого десятки людей не живут, а тонут в трясине истерик, провокаций, злобной мстительности, зависти и всех других человеческих пороков. Но если заглянуть в нутро такой женщине, которая работает тридцать лет проводником в общем вагоне поезда Воркута – Москва, если посчитать ее беды и горести, и погибших ее родных, и так далее, то простишь ей почти все.

Она затихла в наших руках, схватилась за сердце, сникла, сказала:

– Доктора на соседнюю станцию вызывайте, доктора!.. Укол!..

Мы уложили ее. Незаслуженно брошенное подозрение в распутстве могло привести ее на тот свет. И это было уже не смешно. Но что тут будешь делать?

– Ах ты дрянь! Низкая ты девчонка! Из-за тебя человек помрет! – кричала Аня на девушку в красном пальто.

– А я при чем? – наконец открыла та рот.

– Твой хахаль ее фамилию вместо твоей вписал! Ты что, не слышала? Теперь скажешь, что не знаешь? Ничего! Ничего! Ты еще стыдом по уши умоешься! Еще на открытом собрании тебя из студентов исключать будут! Тебя спрашивают! Где бригадир? С какого сама вагона?

– Я не проводница, – сказала девушка и расстегнула пальто. – Я так еду, обыкновенно…

– Где вещи? – сразу заинтересовался милиционер и перестал поливать проводницу водой из графина.

– В ресторане, у рабочих с кухни, – прошептала девушка.

– Где села? – быстро спросил опять милиционер.

– В Воркуте.

– В какой кассе билет брала? Ну, тебя спрашивают!.. В правой или левой?

– Не помню…

– Ага, – сказал милиционер. – На улице касса или в вокзале?

– Не помню… Я не сама билет брала. Мне брали.

– А почему проводницы тебя запомнили, когда еще из Москвы ехали?

– Я из Москвы этим же поездом ехала.

– И сразу назад? День побыла, за тридевять земель съездила и назад сразу?

– У меня там деньги украли.

– Зачем ездила?

– В отпуск.

– Какие вещи в ресторане, как они выглядят? – спросил и я, вспомнив, что отец был следователем.

– Чемодан черный.

– Сходите с ней за вещами, – сказал мне милиционер. – А я до машиниста доберусь. Как бы старуха дуба не врезала.

– Идемте! – сказал я девушке.

– Я их боюсь, – сказала она, опять став флегматичной и теряя интерес к происходящему.

– Надо, – сказал я. И мы пошли. – Вы на самом деле студентка? – спросил я.

– Да.

– А где билет?

– Нет билета, вру я все, – сказала она. – Меня ссадят?

– Похоже на то, – согласился я.

Дверь вагона-ресторана оказалась опять закрытой. Я постучал сильно и властно. Открыл тип с перебитым носом.

– Только работать мешаете, – пробормотал он.

– Черный чемодан – живо! – сказал я.